В то время как наши «рождённые в СССР» соотечественники выстаивали очереди за экзотическими мандаринами, дабы украсить ими новогодний стол, за океаном, в порту канадского Ванкувера происходило масштабное мероприятие государственного значения. Раз в год вся страна замирала в ожидании освещаемого центральными СМИ события. В назначенный день под звуки оркестра в гавань заходило гружённое мандаринами судно. Моряков приветствовал сам Санта-Клаус в окружении своеобразных «снегурочек», наряженных в традиционные японские кимоно. Изначально ароматные плоды сорта сацума были символической связующей ниточкой между иммигрировавшими в конце XIX века в Северную Америку выходцами из Страны восходящего солнца и их родственниками, оставшимися на Родине. Получая посылки с  приносящими удачу и благополучие мандаринами на Новый лунный год, японские семьи делились зимними плодами с канадскими друзьями и соседями. Со временем эта традиция превратилась в настоящий цитрусовый бум: из портов западного побережья во все уголки страны отправлялся так называемый «Мандариновый экспресс», яркая окраска и содержимое которого знаменовали приближение долгожданного праздника. В развешанных у камина рождественских сапожках по всей Северной Америке и по сей день можно найти завёрнутые в зелёную мягкую бумагу мандарины. Они заменили собой золотые шары, которые когда-то, согласно легенде, cвятой Николай положил в качестве приданного в сушившиеся у камина чулки трёх бедных девушек.

Пока специалисты и дилетанты спорят о происхождении слова «мандарин», частенько указывая на его португальские корни и связывая с сословием китайских высокопоставленных чиновников, ботаники более или менее определились с генезисом этого цитруса. В живописном индийском штате Мегхалая (मेघालय/Meghalaya), там, где крутые склоны ещё не превратились в неприступные Гималаи, но уже возвышаются над долиной мягкими волнами, испокон веков бережно взращиваются мандариновые сады. В них царствует кхаси – «гордость Мегхалая» и «король мандаринов». Здесь, на прародине этих оранжево-золотых цитрусов, природа создала уникальный климат и позаботилась о мягкой известняковой почве, благодаря свойствам которой кхаси наливаются сладким ароматным соком. Впрочем, местные жители также приложили руку к созданию удивительно вкусного плода. Из поколения в поколение они отбирали семена наиболее выносливых и сладких мандаринов, сохраняя тем самым первоначальные характеристики дерева, чего было бы затруднительно достичь при размножении прививкой или черенками. На то, чтобы из семечка вырос саженец, уходит около четырёх лет. Отобрав из подрастающего поколения мандаринов лучших представителей, фермеры пересаживают их в сады на склонах, строго сохраняя при этом направление роста. Опытные садоводы утверждают, что тянущееся, например, на восток деревце непременно нужно посадить в том же направлении, иначе не видать на нём урожая. В благодарность за индивидуальный подход, деревья Мегхалая дарят невероятно сладкие плоды и душистый цветочный мёд. Но, чтобы до них добраться, а потом доставить урожай на место хранения, нужно преодолеть от пяти до десяти тысяч каменных ступеней, ведущих к расположенным на склонах садам. Вооружившись полутораметровой бамбуковой «вилкой» и конусообразной плетёной корзиной-рюкзаком, напоминающие неугомонных муравьёв жители близлежащих деревень отправляются в нелёгкий поход за ценными плодами. За одну «ходку» собиратель мандаринов может принести на ферму до ста килограммов плодов, которые будут буквально зарыты в землю. Распределённые между слоями почвы цитрусовые могут храниться несколько месяцев, не портясь и не теряя своих вкусовых качеств. Этот старинный секрет хранения мандаринов позволяет наслаждаться их вкусом не только в зимние месяцы, но и знойным летом, когда местное фруктовое мороженое кульфи с характерной цитрусовой кислинкой как нельзя лучше помогает освежиться гостям и жителям экзотической Индии.  

Хотя в Европу мандарины попали не так давно, всего лишь несколько столетий назад, они успели занять почётное место среди символов обласканного солнечными лучами Средиземноморья. Этот восточно-азиатский цитрус прижился на известняковой почве греческого острова Хиос (Χίου) – родине Гомера (не нуждающегося в представлении) и Микоса Теодоракиса (того самого, который сочинил греческий «народный» танец сиртаки). Трудно представить, что на каменистом острове, поросшем редкими кустарниками и выжженной солнцем травой можно оказаться в необъятном сказочном саду, из которого долго не захочется уходить. Суровый Хиос хранит в своих недрах драгоценную влагу подземных источников. Не видимые взору силы питают плодородные земли долины Кампос (Κάμπος), сплошь покрытой благоухающими на весь остров зарослями мандариновых деревьев. Появились они здесь во второй половине XIX века, когда одно из местных семейств вернулось из путешествия по Индии с ценными семенами одного из лучших сортов этого цитруса. Так родился мандарин сорта хиос, с нежной сладкой мякотью и пьянящим ароматом, который источают даже не созревшие плоды. После сбора урожая каждый фрукт по давней традиции бережно заворачивается в бумагу, что позволяет ему долго сохранять свой насыщенный вкус и благоухание. Особую атмосферу Кампоса создают спрятавшиеся на узких улочках уютные усадьбы старинных генуэзских семейств, облюбовавших живописную долину в XIV веке. В те времена на острове ещё не слышали о мандаринах, зато знали, как разбогатеть на торговле шёлком и мастикой. Растущие только на Хиосе мастиковые деревья и выделяемая ими смола стали надёжным источником доходов для взявших под контроль торговлю на острове выходцев из итальянской Генуи. Заработанные деньги они тратили на создание надёжной системы береговой охраны, способной защитить Хиос от пиратов, и на строительство роскошных летних резиденций, окружённых цитрусовыми садами. Прогулка по узким запутанным улочкам Кампоса напоминает увлекательное приключение. Высокие стены, сложенные из разнокалиберных и разноцветных каменных блоков тёплых оттенков – от терракотового и медового до янтарного и песочного –  напоминают дорожки лабиринта. Наглухо закрытые деревянные ставни и тяжёлые ворота старинных покинутых особняков навевают мистическое ощущение невидимого присутствия призраков их бывших владельцев. По соседству с ними радушно распахивают свои двери отреставрированные, но сохранившие дух старины дома, превращённые в отели, рестораны и музеи. Один из таких музеев, посвящённый истории апельсиновых, лимонных, грейпфрутовых и, конечно, мандариновых садов Кампоса, расположился в особняке XVIII века. Хотя двухэтажная усадьба моложе соседствующих с ней резиденций, она сохранила своеобразный эклектичный стиль архитектуры Хиоса, в котором просматриваются изящный декор Итальянского Возрождения, византийские колонны, подковообразные мусульманские арки и средиземноморские галечные мозаики, украшающие садовые дорожки и полы внутренних двориков. Напротив основного здания музея, носящего романтическое название «Цитрус. Аромат воспоминаний» сохранился образец любопытной оросительной системы, благодаря которой Кампос покрылся лоскутным одеялом садов. Из колодца, глубиной в несколько десятков метров при помощи деревянного водяного колеса мангано, приводимого в движение бродящим по кругу осликом, добывалась вода. Эта своеобразная водокачка и часть террасы скрывается в тени перголы – решётчатого навеса, покоящегося на колоннах. В некоторых усадьбах такие навесы заплетены бугенвиллией, розами, виноградом или глицинией, создающими приятную тень в знойный летний день. Насладиться благоуханием садов и окунуться в атмосферу средиземноморской неги можно, остановившись в старинном особняке Перлеаса. Сохраняющие прохладу стены из местного камня, скрипучие деревянные лестницы четырёхсотлетней давности, декорированные антиквариатом гостиничные номера в винтажном стиле, затенённые вековыми соснами и ароматными цитрусовыми деревьями террасы создают особый мирок загородной жизни греческого острова. В него погружаешься с головой, теряясь в пространстве и времени. А если вам захочется по возвращении домой вновь почувствовать «аромат воспоминаний», то поскорее откройте купленную в деревенской лавке баночку мандаринового джема, любовно приготовленного по старинному домашнему рецепту.

За любованием бело-розовой пеной цветущих весенних садов мы забываем о роскошной палитре, которую лето предлагает нам в усладу очей. В знойные июньские дни особенно приятно «окунуться» в прохладу нежного сиреневого или мистического лилового цветов. Не понаслышке знают об этом монахи одного провансальского аббатства, в пределах которого заботливыми руками обитателей монастыря было создано чудесное лавандовое поле.

Спустя тысячу лет после драматических событий, описываемых в Новом Завете, в христианской среде продолжали точиться теологические и философские дискуссии, плодами которых становились как запрещённые еретические, так и вполне допустимые официальной церковью новые веяния, касающиеся в том числе монашества. Уютно расположившееся в долине французских Альп аббатство Нотр-Дам де Сенанк (L’abbaye Notre-Dame de Sénanque), фундамент которого был заложен летом 1148 года, стало обителью двенадцати цистерцианцев и их настоятеля. Монашеский орден, получивший своё название от слова «Цистерциум» (латинизированное наименование монастыря Ситó), существовал на тот момент чуть более ста лет и представлял собой радикальное ответвление ордена бенедиктинцев. Белые монахи, как прозвали цистерцианцев за одеяния, сделанные из необработанной шерсти белых овец, следовали уставу святого Бенедикта, завещавшего вести отшельнический, созерцательный и максимально аскетический образ жизни, питаясь лишь плодами своих трудов. Эти «жизненные принципы» видны каждому, кто заглянет в старинное французское аббатство на берегу реки Сенанколь. На фоне поросших хвоей невысоких холмов раскинулись аккуратные строения монастырского комплекса, построенного по всем канонам цистерцианской архитектуры. Лишённые малейшего намёка на декор стены выложены из грубо отёсанного местного известняка. Даже штукатурку последователи святого аскета посчитали роскошью и не стали обрабатывать ею стены. Оставленные строительными лесами отверстия до сих пор зияют в стенах церкви и других строений монастыря. Квадратная колокольня украшена скромным каменным крестом, который, даже стоя недалеко от церкви, с трудом можно разглядеть на её макушке. Некоторую вольность строители аббатства позволили себе при создании внутреннего дворика. Навершия колонн, поддерживающих полукруглые арки тенистых галерей клуатра, выполнены в форме раскрывающегося лотоса, популярного у цистерцианцев орнаментального мотива. Отказавшись от пышных позолоченных украшений, богатого резного декора, мраморных статуй, ярких фресок, мозаик и витражей цистерцианцы умудрились создать удивительную атмосферу уюта, домашнего покоя и тихой радости, возникающей при созерцании просторных светлых залов, заключённых в гармоничные здания среди великолепной природы средиземноморского Прованса. В течение всего пары летних месяцев аскетичность Сенанка нарушает благоухающая лаванда, бережно высаженная аккуратными дорожками рядом с аббатством. Закатное солнце окрашивает серые каменные стены монастырской церкви медовым цветом. Отбрасываемые стройными кипарисами и раскидистыми оливами ажурные тени превращают лавандовое поле в пёструю палитру, на которую художник нанёс все имеющиеся у него в арсенале фиолетовые краски – от сиреневого и аметистового до пурпурного и чернильного. Тишина, ревностно поддерживаемая обитателями монастыря, растекается над лавандовым морем и ненавязчиво сопровождается лёгким жужжанием пчёл, стрекотанием цикад и звонким чириканьем воробьёв. С не меньшим усердием, чем пчёлы, трудятся на поле Белые монахи. Для них разведение лавандина – одного из сортов лаванды – стало надёжным средством к существованию и поддержанию в должном состоянии исторического памятника XII века. Хотя это душистое растение уже во времена создания Сенанка имело особый статус надёжного защитника от козней дьявола, ведьминых заклятий, а заодно и мигреней, лавандовые поля появились в аббатстве только в середине прошлого столетия, заменив собой огороды и пастбища. Украшающие поля цветы, напитавшись летним солнцем и достигнув пика своего благоухания, снимаются с кустов в конце июля, чтобы под чутким руководством монахов превратиться в чистое эфирное масло – эссенцию лавандина. Покидая умиротворяющие стены аббаства Нотр-Дам де Сенанк, увезите с собой на память флакончик монастырского лавандового масла, капля которого сможет навеять вам воспоминания о романтическом Провансе. А когда пройдёт лето и настанут промозглые осенние дни, не откажите себе в удовольствии выпить горячего чаю с лавандовым мёдом, бережно собранным Белыми монахами для своих гостей.

Впрочем, для того, чтобы ещё раз пережить лавандовую эйфорию необязательно ударяться в ароматерапию или ждать следующего лета. Можно пойти по более сложному, но очень увлекательному пути: отправиться туда, где в разгар нашей зимы господствует лето. Знакомясь с историей географических открытий, мы часто сталкиваемся с рассказами о том, как европейский быт пополнился экзотическими диковинами из дальних стран, например, «икрой заморской баклажанной». А вот о том, как уроженка Средиземноморья, переплыв океан, попала в Австралию или Америку знают не многие. Говорят, древнеримские термы благоухали терпковатым травяным ароматом лаванды, чьё название, вероятно, происходит от латинского слова «мыть» (lavare). Созданному из неё эфирному маслу предстояло стать основой первых духов, прославивших провансальский город Грасс. С малоприятным запахом дублёной кожи, из которой французские мастера изготавливали перчатки, могла справиться только насыщенная эссенция лаванды. Не отстававшие от кожевников парфюмеры, уловив тренд, всё активней включали лаванду в рецептуру ароматических композиций. В 20-х годах XX века аутентичная провансальская лаванда с лёгкой руки лондонского парфюмера Денни поселилась на полях австралийского острова Тасмания. Так началась история лавандового поместья Брайдстоу (Bridestowe Lavender Estate). Вот уж куда точно нужно ехать за любованием бескрайними сиренево-лиловыми просторами, так это на крупнейшую в мире частную ферму, насчитывающую 650 тыс. благоухающих кустов. Эстетической изюминкой Брайдстоу стали изогнутые дорожки, убегающие вдаль и теряющиеся в окружающих поля зелёных посадках и покрытых дымкой синих горах. В отличие от своих европейских коллег, по традиции высаживавших лаванду прямыми рядами, Денни решил снизить уровень эрозии почвы и усовершенствовать технологию орошения, удерживая и направляя дождевые воды в нужное место благодаря изогнутой линии посадки кустов. Кропотливая селекция лучших сортов французской лаванды, снижение в них до возможного минимума камфоры, автоматизация сбора цветов, нововведения в процессе дистилляции, любовь к своему делу и желание переплюнуть европейских монополистов не прошли даром – эфирное масло Lavandula angustifolia из австралийского Брайдстоу стало международным эталоном, на который равняются даже провансальские изготовители лавандовой эссенции, с их многовековым опытом. Несмотря на превышающую в разы стоимость, тасманийское масло, благодаря его экологичности и чистоте остаётся самым популярным среди парфюмеров и кулинаров мирового уровня. Кстати, для того, чтобы попробовать лаванду на вкус, необязательно изучать меню мишеленовских ресторанов. В кафетерии поместья Брайдстоу вас угостят мороженым с характерным сладким вкусом чистой лаванды и знаменитыми лавандовыми лепёшками. Компанию вам составит сиреневый медвежонок Бобби, у которого, в отличие от Винни Пуха, в голове не опилки, а душистые цветы и зёрна пшеницы. Посадив его на пару минут в микроволновку, вы получите ароматную грелку, а отправив на час-другой в морозилку – дарящую прохладу в знойный день и приятную на ощупь плюшевую игрушку.

В раздумьях над темой очередной статьи я поймала себя на том, что пью уже третью чашку горячего чая. Холодный декабрьский день оказался просто немыслим без согревающего душу и тело тонизирующего напитка. Но как бы чай ни был хорош, в моей памяти стали всплывать насыщенные и пряные вкусы разного рода зимнего пития. Итак, налив очередную порцию бергамотного чая, я начинаю рассказ о том, как при помощи всего одной чашечки дымящегося напитка можно приподнять настроение и позабыть про зимнюю стужу.

Для начала перенесёмся в те края, жители которых точно не страдают от продирающих до костей холодов. В давние времена людям не оставалось ничего другого, как жить по принципу «не попробуешь – не узнаешь». Не были исключением и древние ольмеки, чьи потомки в наши дни расхаживают в сомбреро по мексиканским прериям. Пару тысячелетий назад индейцы рискнули отведать бобы, спрятанные в мясистых продолговатых стручках, в обилии висящих на одном из местных деревьев. Позже европейские учёные умы дали этому дереву претенциозное название, которое можно перевести с греческого как «пища богов». Как ольмеки называли дерево, мы не знаем, но плодам они дали забавное для нашего уха имя «какава». Поваренных книг ольмеки не писали, поэтому нам остаётся только догадываться о том, как именно они использовали бобы какавы. Но, на наше счастье, кое-какие свои кулинарные традиции они передали пришедшим на смену индейцам майя. Одной из таких замечательных традиций было создание из бобов какавы «пенной воды» или чоколатля, как позже прозвали этот напиток ацтеки. Высушивая и измельчая в порошок священные и дорогостоящие бобы, майя делали заготовку для драгоценного ритуального напитка, употреблять который могли только сливки общества и непосредственные участники народной забавы по принесению человеческих жертв. Порошок разбавляли горячей водой, сгущали полученную смесь маисовой мукой и в качестве «вишенки на торте» добавляли перец чили. Завершающим аккордом в таинстве приготовления волшебного напитка был неторопливый процесс многократного переливания полученной смеси из одного сосуда в другой до образования столь ценной густой плотной пены. Но, будем откровенны – простые обыватели мало потеряли, будучи лишёнными доступа к горько-жгучей бурде, которую уже ацтеки пытались смягчить добавлением специй. Именно с ацтекской версией охлаждённого чоколатля познакомились прибывшие в начале XVI века из-за океана «боги» в лице испанских конкистадоров, возглавляемых Эрнаном Кортесом. Непривычный напиток не произвёл должного впечатления на пришельцев, в отличие от золотых чаш, в которых он подавался. Лишь после того как конкистадоры завершили свою миссию по захвату и присвоению земель Нового Света, какао-бобы и рецепт приготовления шоколада пересекли океан и прибыли в порт Севильи. В Европе горький индейский напиток изменился почти до неузнаваемости. Почётная миссия по изучению и облагораживанию языческого дикарского пойла была возложена на монахов иезуитского ордена, промышлявшего научными изысканиями. Монахи-учёные оправдали оказанное им доверие и выяснили, что какао имеет очень высокую питательную ценность и порекомендовали использовать этот продукт в самой важной отрасли государства – военной. Так шоколад стал частью армейского пайка, а какао-бобы превратились для испанских властей в продукт стратегического назначения, вся информация о котором хранилась под грифом «Совершенно секретно». Несколько десятков человек поплатились своими жизнями, нарушив «гостайну». Из чоколатля монахи безжалостно удалили важный ингредиент – перец чили. Вместо него добавили ароматную ваниль и мёд, заменённый впоследствии на тростниковый сахар. Кроме того, напиток вновь стал горячим, каким его любили попивать майя. Испания обладала монополией на поставки какао не более ста лет, не сумев утаить свои секреты от пронырливых и целеустремлённых предпринимателей из других стран. Итальянцы и голландцы предложили Старому Свету альтернативные источники снабжения ценными бобами. Даже испанская инфанта Анна (та самая, чьи алмазные подвески вызвали такой ажиотаж), вероятно не мыслящая своей жизни без полюбившегося напитка, не удержалась и привезла во Францию в качестве приданного секрет приготовления горячего шоколада. Заполучившие Ямайку англичане не только стали хозяевами обширных плантаций шоколадных деревьев, но и придумали новый рецепт, добавив в список ингредиентов молоко. Культ пития горячего шоколада расцвёл пышным цветом, только теперь этим напитком наслаждалась не ацтекская элита, а высшие слои европейского общества. Подобно древним жрецам, специально обученные шоколатье тщательно взбивали густую маслянистую шоколадную массу специальным венчиком молинелло и подавали дымящийся ароматный напиток в изысканных чашечках. Со временем популярность горячего шоколада затмилась новинками – кофе и чаем. Но от этого чудесный напиток только выиграл, ведь у него остался шанс привнести в нашу повседневность искорку чего-то особенного. Когда будете в Испании, второй родине шоколада, не откажите себе в удовольствии заказать на завтрак чашечку этого густого напитка, в который принято макать традиционные палочки из заварного теста – чуррос.

В то время как в Европе упивались горячим шоколадом, моряки Британской Ост-Индской компании осваивали кулинарные и питейные традиции экзотического Востока. Знаменитая кухня Юго-Восточной Азии основывается на сочетании, казалось бы, несовместимых вкусов, создающих кисло-сладко-горько-приторные блюда. Этот принцип позаимствовали британцы, когда перед ними встала насущная проблема использования некачественного или скоропортящегося алкоголя, входящего в паёк моряков. В результате смешения пяти основных ингредиентов появился согревающий коктейль, который его создатели стали называть словом панч, что на языке хинди обозначает цифру пять или раскрытую ладонь. Мы же переиначили это слово и назвали старинный напиток пуншем. Взятый за основу индийский арак британцы разбавили водой, подсластили сахаром, освежили лимоном, ароматизировали тёртым мускатным орехом и подогрели в котелке, создав невероятно вкусный, ароматный и весьма полезный согревающий напиток. Он не только помогал морякам скрасить досуг во время многодневных плаваний, но и был благодаря его фруктовой составляющей хорошим профилактическим средством от ряда болезней. Строгой рецептуры изготовители пунша не придерживались. Вместо восточного арака, можно было использовать ром, которым в обилии снабжали мореходов ямайские и барбадосские плантации сахарного тростника. Цитата из знаменитой пиратской песни «йо-хо-хо и бутылка рома» на самом деле должна была звучать «йо-хо-хо и чашка пунша», ведь даже джентльмены удачи предпочитали именно этот бодрящий напиток рому, качество которого в те времена оставляло желать лучшего. «Доплыв» до Великобритании и пройдя апробирование в портовых тавернах, пунш попал на праздничные столы аристократов и в лондонские кофейни, где джентльмены собирались отнюдь не на чашечку кофе, а на чарку-другую новомодного экзотического напитка. Со временем его рецептура разнообразилась: вместо воды можно было добавить бодрящий чай или фруктовый сок, а в качестве алкогольного компонента выступали более приятные на вкус бренди, портвейн или сладкое вино. Слабоалкогольный горячий коктейль стал идеальным напитком как для дружеской вечеринки, так и семейных посиделок у камина. Согревающий и поднимающий настроение пунш с завуалированной специями и цитрусовыми спиртуозностью как нельзя лучше подходит для создания праздничной атмосферы новогоднего и рождественского уюта, в то время как за окном носятся в бешеном танце снежные хлопья. Это замечательное свойство пунша заприметили немцы и сделали горячий коктейль на основе вина непременной частью рождественских праздников. Ни одна семья не упускает возможности собраться на так называемый «Каминный пунш» фойерцангенбовле, во время распития которого принято рассказывать разные истории. Вы спросите: а как же ром? Он тоже есть в немецком пунше, но попадает в него особым способом, при помощи каминных щипцов. На самом деле, «щипцы» выглядят как узкая лопаточка, которая кладётся поперёк чаши с разогретым до определённой температуры пуншем. На неё водружается кусочек сахара конусообразной формы, который специальной ложечкой поливается ромом и поджигается. Пропитанный алкоголем жжёный сахар постепенно стекает в чашу с душистым напитком под аккомпанемент очередной захватывающей дух истории.
Если вы всё ещё мучаетесь в поиске подарка для близких на Новый год, я дам вам подсказку: пакетик шоколада с имбирным печеньем или набор для Каминного пунша не оставят никого равнодушным и запомнятся одариваемому охватившими его тёплыми чувствами.

Вот уже несколько месяцев, как слово «маска» ассоциируется у нас ни с чем иным, как со средством защиты от вируса. Кого-то она раздражает, а кому-то помогает быть самим собой, ведь под покровом ничего не выражающей маски мы расслабляемся и не переживаем о мнении окружающих. Сколько раз в своей жизни я слышала вопрос: «ты чего такая серьезная?». Наконец-то, благодаря маске, мне не нужно объяснять любопытствующим тот факт, что я постоянно думаю о чём-то интересном, занимательном или важном, и в такие моменты сосредоточенности как-то странно было бы иметь на лице блаженную улыбку Моны Лизы. Размышляя о сегодняшнем «маскараде», в голове проносятся разные образы: от древнегреческих и японских театральных масок до остроклювых чумных, от ритуальных африканских и американских до карнавальных венецианских. На наше счастье, не перевелись люди, которые с фанатичной преданностью следуют старым ритуалам и оберегают наследие своих предков. Благодаря им мы можем вживую познакомиться с пёстрым разнообразием масок и, возможно, примерить одну из личин на себя.

Профессиональный традиционный японский театр Но, родившийся из религиозных мистерий и сопутствовавших им театрально-танцевальных и цирковых представлений, состоит из сугубо мужского творческого коллектива. Как вы понимаете, даже самым искусным лицедеям достаточно трудно сыграть ребенка или старика, молодую женщину или демона, не прибегая к уловке. Так в театре Но появились весьма реалистичные, лишенные украшений, но отображающие богатую палитру человеческих эмоций, типажей, возрастов и статусов маски. Они стали «душой» изображаемого актером персонажа, со всей её загадочностью и недосказанностью. Несмотря на довольно чёткую классификацию и детальное различие персонажей (от призрака красивого аристократа или молодого слепого принца до демона или супер-кокетки), представляющие их несколько сотен типов масок театра Но оставляют место для интерпретации зрителями того или иного действующего лица. Подобный эффект достигается благодаря принципу югэн, которого придерживались мастера при создании театральных масок. Согласно этому эстетическому принципу существуют вещи, явления, ситуации, которые нельзя «разложить по полочкам», рационально объяснить, но можно лишь пережить, почувствовать, ощутить интуитивно. Магией югэн наделена и японская театральная маска, чей тайный символизм может лишь подсознательно угадываться зрителями. Отношение к театральным маскам у актёров трепетное, как к святыне. Прикасаться к ним следует лишь кончиками пальцев в месте, где продеты шнурки, удерживающие маску на лице актёра. Прежде чем надеть личину, нужно подержать её в руках, вглядываясь в черты лица изображаемого персонажа. Знаменитые актёрские династии и школы театра Но до сих пор хранят в своего рода алтарях старинные маски, возраст которых составляет не менее трёх-четырёх веков. Подобно тому, как икона обретает свою силу и значимость только будучи созданной «лицензированным» иконописцем, маска выходит из-под резца и кисти только близкого к познанию истины мастера, каковыми ранее считались монахи или умудрённые опытом актёры. В наши дни маски творятся скульпторами, получавшими и передававшими знания и опыт из поколения в поколение. Но не думайте, что маски сильно облегчили жизнь актёров, ведь их нужно еще уметь носить.  Дело в том, что вырезанные из кипарисового дерева и покрытые более чем десятком слоёв краски и лака личины меняют свое выражение, подчиняясь игре света и тени при наклоне и повороте головы актёра. Вот на вас глядит улыбающаяся юная девушка, но стоит ей начать опускать чело, как на ваших глазах она начинает хмурить брови, а её растянувшиеся в улыбке губы кривятся от обиды или разочарования. Как тут не поверить в магические свойства японской маски?..

Если актерам нужна маска, чтобы из живого человека перевоплотиться в бесплотного призрака, то настоящим мертвецам маска нужна для того, чтобы продлить, пусть даже символически, своё пребывание в мире живых. Следует уточнить, что бывают маски посмертные, представляющие собой слепки с лица умершего и, как правило, хранящиеся в качестве реликвии, и погребальные, которые зачастую не носят портретного сходства с усопшим и навечно остаются с ним в могиле, если только в неё не наведаются расхитители или археологи. Что бы там ни говорили древние мифы и исследователи паранормальных явлений, еще никому не удалось вернуться из царства мёртвых и рассказать помогла ли хоть чем-то погребальная маска. Поэтому, наберусь наглости предположить, что погребальный «маскарад» устраивался в первую очередь из эстетических соображений, завуалированных красивыми верованиями в то, что в маску вселяется душа умершего и позволяет ему сохранять контакт с семьей, потомками или подданными. Мало кому было приятно глядеть на искаженное смертью лицо покойника, особенно, если похоронный ритуал растягивался не на один день. Пожалуй, больше всего впечатляют не древнеегипетские маски почивших фараонов с их точёными лицами или золотые микенские и монгольские личины, а очень человечные, сохранившие индивидуальные черты ушедшего в мир иной, маски сибирских таштыков. Их реалистичность объясняет ужас, охвативший пастуха, обнаружившего в горной долине Оглахты двухтысячелетний могильник с сохранившимися в нем масками. Вглядываясь в белые и черные, разрисованные красными узорами, таштыкские маски, поражаешься умиротворённости их образа, словно смотришь на лицо уснувшего, а не покинувшего мир живых человека. Изготавливались они из гипса с примесью глины, песка и некоторых других ингредиентов. Слой за слоем, на лицо и шею покойника накладывалась эта смесь, перемежаемая, словно арматурой, тончайшими древесными волокнами можжевельника, березы, ивы или акации. Последним штрихом в создании погребальных масок была роспись: линиями обозначались щелочки прикрытых глаз; усопшей белолицей даме делался своеобразный макияж киноварью, буквально превращавший её в красну-девицу с узорами на челе, румяными щёчками и алыми устами; нанесением красно-черных узоров мужчине придавался весьма воинственный вид. Иногда эти маски были чуть менее реалистичны (но не менее искусны), поскольку лепка производилась не на лице покойника, а на кожаной болванке, представлявшей собой голову «куклы», в которую зашивались кремированные останки. Если многие погребальные маски мира носили функцию проводника между миром живых и мёртвых, то таштыкские маски, судя по всему, служили своего рода оберегом для живых, старавшихся изолировать покойника, накладывая на его глаза, рот и нос кусочки шелковой ткани и накрывая лицо гипсовой маской. Интересным является тот факт, что посмертные маски подвергались реставрации, если мумия или туесок с пеплом кремированного достаточно долго ждали своей очереди на сожжение в коллективном подземном склепе. Возможно, маски также выполняли функцию бирки, которую в наши дни вешают на палец покойника в моргах. Сожжение склепа с несколькими десятками «обитателей» завершало процесс погребения, а маски, как ненужные бирки, либо уничтожались, либо оставались на пепелище заброшенными и никому не нужными. К счастью, от воздействия огня гипсово-глиняные маски и оставшиеся от них черепки становились более прочными, что позволило им пролежать в земле почти два тысячелетия и познакомить нас с обликом предков современных хакасов.

В большинстве случаев маски надеваются на короткое время и по особым случаям – будь-то древний шаманский ритуал или разгульный карнавал. Но мало кто задумывался, что в определенных культурах маска надевается в довольно раннем возрасте, носится до конца дней и снимается лишь изредка, в минуты уединения. Еще задолго до возникновения ислама, кочевые жители Северной Африки, Аравийского полуострова и Ближнего Востока вынуждены были защищать свои лица масками от всепроникающего песчаного ветра и обжигающего кожу и ослепляющего глаза солнца. Причем делали это и мужчины, и женщины. Со временем, мужчины отказались от масок, закрывая своё лицо лишь во время песчаной бури. А вот дамы не только сохранили эту традицию, но и привнесли в неё элемент декоративности. Когда мы вспоминаем мусульманских женщин, нам в голову приходят покрытые с ног до головы чёрной паранжой или никабом, плывущие, словно тени, фигуры. Но такую нерадужную картину можно наблюдать лишь в нескольких странах арабского мира. В большинстве же стран от Северной Африки до Ближнего Востока женщины щеголяют в ярких масках, богато украшенных золотыми и серебряными подвесками, старинными монетами, бисером, минеральными камнями, ракушками и изысканной вышивкой. Глядя на эритрейских и суданских чернооких бедуинок в их ярких многослойных одеждах и масках, увешанных подвесками тонкой ювелирной работы, поневоле хочется сказать – как же они красивы! Среди разнообразия восточных масок есть один весьма занимательный вид, олицетворяющий, по мнению его носительниц, женственность. Для непосвященных наблюдателей эта маска, представляющая собой две параллельные полоски (прямая верхняя и фигурная нижняя), соединенные тонкой перемычкой на носу, иногда выглядит весьма комично, напоминая пышные турецкие усы, совершенно не ассоциирующиеся с женственностью и красотой. По легенде, эта маска, именуемя баттула или бурга, спасла одно из племён от поражения в кровопролитном столкновении с враждебными соседями. Когда мужчины не в силах защитить родную землю, оружие в руки берут женщины. В день сражения перед противником выступило многочисленное войско, приведшее того в ужас и обратившее в бегство. Ретировавшемуся неприятелю было невдомёк, что сидящие на конях воины были всего лишь женщинами в масках, имитирующих чёрные густые усы. С тех пор, бурга стала символом удачи и снискала популярность у женщин Персидского залива. Местным жителям её форма напоминает сокола – высоко почитаемую в арабском мире птицу, эталон гордости, грации, силы и ума. Еще не так давно девочки с нетерпением ждали того часа, когда они достигнут определенного возраста или будут помолвлены, чтобы получить право надеть свою первую бургу. Глядя на эту маску, форма и размер которой варьируется в зависимости от региона, складывается впечатление, что она сделана из тонкого металла. Но, конечно же, это просто иллюзия, ведь мало кто рискнет носить прикасающийся к лицу раскаленный на солнце металл. Маска делается из поставляемого из Мумбая накрахмаленного льна. Эффект металлического блеска достигается при помощи двух хитростей. Одна напрашивается сама собой – нужно просто покрасить ткань золотой краской. Но при этом блеск не будет естественным. Поэтому арабки прибегают к другой хитрости: они полируют до блеска темно-синюю или фиолетовую льняную ткань жестянками, например дном кофейника, или перламутровыми раковинами, как это делали их прапрабабушки. В давние времена ткань пропитывалась настоем целебных трав, благотворных для кожи в условиях нещадно палящего солнца. Оставляемые на вспотевшем лице синие-фиолетовые отпечатки создавали так называемый «эффект заката», как считалось, добавлявший лицу красоты. Вот уже несколько десятилетий в повседневной жизни бургу можно увидеть лишь на пожилых жительницах Аравийского полуострова. Но на праздниках и торжествах эта деталь дамского туалета всё еще пользуется популярностью, будучи важной частью древней традиции.