Щирим друзям полякам присвячується.

 

На тёмные лоснящиеся камни старинной мостовой падали, мгновенно исчезая, хрупкие снежинки. Где-то за спиной возвышались колокольни Мариацкого костёла, запечатлённые на скорую руку стареньким фотоаппаратом. Среди зимней серости и промозглости, взявших в плен весь город, вместе с его обитателями и гостями, настоящим чудом казалась небольшая таверна, в витрине которой, обливаясь соком, вращался на вертеле десяток-другой румяных куриных тушек. Таким предстал передо мной Краков, когда я увидела его в первый раз. Хотя тогда я была всего лишь одиннадцатилетним ребёнком, которого выдернули из зимней сказки карпатского курорта и отправили на экскурсию в Столичный королевский город, все последующие годы я в глубине души знала, что Краков заворожил меня своей сдержанной изысканностью, столь отличающейся от южной суеты моего родного города.

В давние времена одним из показателей благополучия средневекового города было наличие кровожадного монстра, регулярно наведывавшегося в поселение и его окрестности за очередной порцией юных дев, крупного рогатого скота и другой снеди из классического драконьего меню. Некогда Краков мог похвастаться собственным гигантским ящером, свившим гнездо в одной из пещер возвышающегося над Вислой холма Вавель. Учинённый драконом террор поставил город под угрозу запустения, что явно было не по вкусу легендарному польскому владыке Гракху. Подобно хитроумному Одиссею, он или его сыновья пошли на уловку, подсунув живоглоту набитую серой тушку быка. Адский огонь объял нутро дракона и полыхал там, пока древний звероящер не помер несмотря на все попытки загасить жар водами Вислы. Это событие, по мнению летописцев «Польской хроники», послужило отправной точкой в истории процветания города-крепости, сердце которого вот уже много веков «бьётся» на Вавельском холме.

 Правители зарождающегося польского государства приложили немало усилий для развития столичного града. В 1000 году в нём основали Краковское епископство. Ну а где появляется высший духовный чин, там со временем воздвигается собор, щеголяющий богатым убранством и лучшими образцами искусства. Спустя столетия, в ходе многочисленных перестроек следы первоначальных строений почти исчезли. Впрочем, фанатично настроенные археологи и реставраторы докопались до некоторых элементов ранних построек, вошедших в архитектурный заповедник «Утраченный Вавель». Подобно тонкой золотой жиле, сверкающей в каменной глыбе, в полумраке глубин Вавельского холма лёгким намёком вырисовывается контур дороманской ротонды Пресвятой Девы Марии. Её пропитанные духом старины толстые стены сложены из тонких неровных плит песчаника. Умелые руки средневековых мастеров слой за слоем воздвигли вокруг центрального зала полукруглые апсиды, создав контур каменного четырёхлепесткового цветка. Суровая простота старинной постройки, зияющая пустота оконных проёмов, затерявшийся в веках вход во внутреннее пространство ротонды создают особую фантасмагорическую атмосферу зачарованного замка, чьи рукотворные стены сливаются с горной породой. Учёные умы до сих пор спорят о предназначении этого сакрального строения, способного служить как баптистерием, так и реликварием или личной часовней польских владык. Но ещё больше споров точится вокруг другого загадочного места – «Вавельской чакры».

Первые десятилетия XX века прошли под девизом: «Эзотерики всех стран соединяйтесь!». Не миновала эта модная тенденция и салоны краковских светских львиц, решивших во что бы то ни стало обзавестись местной оккультной достопримечательностью. Поговаривают, что в подвалах Вавельского королевского замка были обнаружены удивительные реликвии церкви св. Гереона, среди которых был некий «чудо-камень» языческих времён. Его, в качестве амулета, собственноручно привёз в Вавель Аполлоний Тианский, последователь склонной к мистицизму неопифагорейской философской школы. Спустя почти две тысячи лет этот эзотерический артефакт «пробудился». Весть о нём разлетелась по всей Европе и достигла стран Востока через увлекавшихся теософией эксцентричных европейцев. Из уст в уста передавались истории о том, как на место раскопок прибывали брахманы, махараджи и простые паломники из Индии, в стремлении «подзарядиться» чудотворной энергией. Тёмный подвал стал излюбленным местом пилигримов, способных часами сидеть в тишине старинного замка, созерцая реликвию, скрытую от взоров непосвящённых. Дотошные учёные, лишённые романтизма и стремящиеся развенчать как можно больше мифов предполагают, что в глубинах Вавельского холма зарыт метеорит. Возможно, именно он является источником достаточно мощного потока энергии, зафиксированного сотрудниками Института ядерной физики на незначительной глубине под исчезнувшей церковью св. Гереона.

Бурная история Вавельского холма отразилась на его современном образе. К нему приложили руку как злой рок, испытывавший Вавель пожарами и нашествиями иноземных захватчиков, так и созидающая сила амбициозных властителей, искусных мастеров и кропотливых реставраторов. Так сложился калейдоскоп архитектурных стилей, не лишённых своих изюминок. Вот история лишь одной из них. На закате эпохи Возрождения королевский замок обзавёлся весьма оригинальным украшением – парой сотен человеческих голов. Нет, это не были заспиртованные в банках или подвешенные над входом в крепость головы врагов короля. Это были вполне себе приличные, одетые по последней европейской моде XVI века или украшенные аллегорическими атрибутами, глядящие с потолка деревянные портреты подданных Сигизмунда II Августа. Трудно сказать чем руководствовался монарх, заказавший у ворцлавского плотника Себастьяна Тауэрбаха и некоего мастера Ганса Сныценжа необычный декор кессонного потолка Посольского зала. Поговаривают, что тут не обошлось без роковой женщины. Будучи ещё наследником польского престола, Сигизмунд в порыве страсти, а может быть из тонкого расчёта тайно обвенчался с дочкой могущественного литовского магната Барбарой Радзивилл. Заступив на боевое дежурство после смерти своего отца, новоиспечённый король Сигизмунд II Август столкнулся с тем, что представители шляхты не разделяли его страсть к литовке и наотрез отказались признать её королевой Польши. Кто знает, возможно в «Вавельских головах» воплотилась фантазия разгневанного монарха. Если уж у него не было реальной возможности обезглавить своих несговорчивых подданных, то хотя бы символически он это сделал, разместив из разукрашенные деревянные головы в одном из приёмных залов. Как всегда, занудные историки не поддерживают легенду, настаивая на несовпадении дат вышеизложенных событий и появления «Вавельских голов». А вот другую невероятную историю опровергнуть таким аргументом у них не получается. Как-то перед судом Сигизмунда предстал один подданный. То ли король был не в настроении, то ли хотел поскорее разделаться с данным делом, но результатом судебного разбирательства стал смертный приговор. И тут одна из сердобольных «голов» молодой женщины не выдержала и настоятельно порекомендовала королю судить справедливо. Приговор был пересмотрен, но чтобы не ставить монарха в неловкое положение при всём честном народе, рот «говорящей голове» замотали белой повязкой, каковую можно наблюдать и сегодня. Из ста девяносто четырёх скульптурных портретов до наших дней дошло всего три десятка. Часть из них навеки сгинула в пожаре, другая часть затерялась после того, как австрийцы устроили в бывших королевских приёмных покоях казармы. Оставшиеся 30 голов после долгих приключений по пути из Польши в Москву и обратно, оказались на своей исторической родине в начале XX века. Даже по тем немногочисленным сохранившимся экземплярам можно судить о мастерстве и фантазии создателей этого необычного декора польского Ренессанса. Каждый портрет имеет свой неповторимый образ. Здесь есть придворные дамы со сложными причёсками и щёголи-аристократы в модных шляпах, уважаемые представители Сейма и озорные мальчишки. Среди реальных портретов встречаются аллегорические лики легендарных правителей с лавровыми венцами, коронами и восточными головными уборами. Особо загадочно смотрится задумчивый кудрявый сатир с гнутыми бараньими рожками и рыжеволосая красавица с неведомым украшением в виде расправленных крыльев на челе. Удивительное чувство связи времён охватывает гостей Вавельского замка, на которых из глубины веков смотрят лица жителей столичного Кракова. Кто знает, может быть в один прекрасный день уста одной из голов вновь откроются, чтобы напомнить посетителям о том, что фотографировать можно, но без вспышки!

В очередной раз всю планету охватила новогодняя праздничная лихорадка. В ночь с 31 декабря на 1 января во всех уголках мира градус веселья и радости неимоверно зашкаливает, что неизбежно приводит к взрыву позитивных эмоций, выплёскивающихся словно пенистое шампанское с последним боем курантов. Вторя взмывающим в ночное небо фейерверкам, в душе вспыхивают эйфорические чувства, поддавшись которым вы готовы искренне обнять и поздравить с Новым годом даже незнакомца, очутившегося рядом с вами в этот момент. Кем он может оказаться  отчасти зависит от вас, ведь место празднования любимого всеми торжества каждый выбирает по своему вкусу. Например, можно отправиться в средневековый Эдинбург (Edinburgh), где точно знают толк в новогодних массовых гуляниях.

В то время как христианские миссионеры в далёких колониях огнём и мечом, с потом и кровью вбивали свою веру в головы и сердца «дикарей», в набожной Шотландии, как, впрочем, и во всей Британии, власти запретили праздновать главный христианский праздник – Рождество. Патриархам христианства, на чью долю выпало адаптировать языческие обряды к новой вере, не приходило в голову, что рано или поздно появится человек, который усомнится в правильности идеи превращения традиции празднования зимнего Солнцестояния в день рождения Иисуса Христа. Спустя столетия, в середине XVII века лишивший головы британского монарха пуританин Оливер Кромвель, получив власть, заявил, что празднование Рождества в конце декабря ничем не обосновано и что католические священники потакают древним языческим обрядам. Так, Туманный Альбион на несколько столетий лишился Рождества. Борясь за чистоту веры, ярый протестант Кромвель помимо своей воли возродил древние языческие традиции празднования Нового года, который в Шотландии именуют Хогманей (Hogmanay). Хотя «Крисмас» вернулся в праздничный календарь современных шотландцев, всё же главным зимним праздником остаётся языческое «Новое утро», так, по одной из версий переводится с гэльского языка название этого весёлого торжества. Зимней ночью 30 декабря на Королевской Миле в Эдинбурге слышны лязг доспехов, воинственные кличи, бой барабанов, завывание волынок и потрескивание десятков тысяч факелов. Их яркое сияние отгоняет злых духов и демонов, шастающих глубокими зимними ночами по горам и долинам Шотландии. Мерный ход одетых в средневековые латы и меховые плащи участников огненного шествия напоминает скольжение гигантской пламенной змеи. Она медленно приближается к установленной в парке ладье, на которой кельты в давние времена бороздили северные моря. Под радостные возгласы и звуки фейерверка ладья вспыхивает живительным огнём, знаменуя начало празднования Хогманея. Огненная феерия продолжается и на следующий день, когда по улицам несутся обмазанные смолой горящие бочки, «сжигая» все невзгоды уходящего года. Хотя сам Хогманей принято встречать у семейного очага в кругу близких, уже после первых минут нового года шотландцы открывают свои двери для гостей, поддерживая старинную традицию «первой ноги» (first footing). В отличие от большинства стран, где стар и млад ждёт на праздники седовласого Санта-Клауса или одного из его коллег по цеху, в Шотландии будут рады первым увидеть на пороге своего дома красивого жгучего брюнета. Именно он должен принести нехитрые гостинцы, – соль, уголёк и лакомства – чтобы в доме на весь год воцарилось благополучие и тепло. Взамен он может рассчитывать на поцелуй открывшей ему дверь представительницы прекрасного пола и стаканчик знаменитого шотландского виски. Ну а если в эту замечательную ночь не сидится дома, то непременно нужно отправиться на самую весёлую и шумную уличную вечеринку в Европе! Охлаждённое шампанское и согревающий пунш текут рекой на улицах и площадях Эдинбурга. Звучащая отовсюду зажигательная музыка время от времени заглушается вспышками грандиозного фейерверка. Массовые народные гуляния затихают лишь ко второму января, а вот новогодние дружеские вечеринки продолжаются почти весь месяц.

Если же буйные языческие огненные празднества не вписываются в ваше представление об идеальной встрече Нового года, позвольте пригласить вас на венский Императорский бал. Представляя это изысканное мероприятие в голове невольно проносятся соблазняющие слова одного из персонажей оперетты Иоганна Штрауса: «…Серебро, хрусталь, фарфор, реки вин, роскошный ужин, блеск улыбок и жемчужин, пенье скрипок и валторн…». Да, именно так, во всём блеске предстаёт перед гостями бала Хофбург – средневековая зимняя резиденция австрийских Габсбургов, гордость и краса Вены (Wien). Сколько раз я раздосадовано читала о том, как наследники средневековых замков или дворцов, пав жертвой моды, уничтожали старинные сооружения ради того, чтобы перестроить свою резиденцию в ультрасовременном стиле; и так происходило из поколения в поколение. К счастью, тщеславие императорского дома Габсбургов находило своё выражение по несколько иному сценарию. Новый владелец резиденции прикупал соседние участки земли и на них выстраивал свой дворец с парадным входом, площадью, павильонами, парком или садом. Жертвами «новостроя» были соседние дома, а не сама резиденция. Так средневековый замок Хофбург превратился в великолепную коллекцию, состоящую из 19 дворцов с 2600 помещениями. По ним, как по учебнику, можно изучать архитектурные стили нескольких эпох. В начале XIX века император Франц со странным порядковым номером II/I решил в очередной раз расширить свои покои и обзавестись залом для торжеств. Бельгийский архитектор Луи Монтойе постарался на славу и создал самый великолепный зал во всём Хофбурге. Двадцать четыре взмывающих ввысь колонны окружают центральное пространство, создавая иллюзию античного храма. Тёплые пастельные оттенки интерьера наполняют зал солнечной праздничной атмосферой, контрастирующей с заснеженными видами зимней ночной Вены за окном. Сияние двадцати шести хрустальных люстр предают церемониальному залу блеск и очарование роскоши. К счастью, в наши дни не нужно быть особой, приближённой к императору, чтобы попасть на новогодний приём, проводимый в ослепительном Церемониальном холле и примыкающим к нему трапезным и бальным залам. Любой желающий, при условии соблюдения дресс-кода, может присоединится к изысканному обществу, торжественно шествующему через Хельденплац по Парадной лестнице к эпицентру праздника. Нарядно одетую публику приветствует как в старые добрые времена император Франц Иосиф с супругой Сисси. В силу возраста и нежизнеспособности настоящей венценосной пары её заменяют двойники, что нисколько не умаляет торжественности обстановки. Но вся эта торжественность улетучивается, стоит только войти в нарядно украшенные бальные залы, откуда доносятся чарующие звуки венского вальса и легкомысленной оперетты. Шуршание шелковых платьев, лёгкое дыхание вееров, хрустальный звон наполненных шампанским бокалов, дурманящий аромат духóв, оживлённые беседы и весёлые шутки – всё это создаёт невероятную атмосферу, в которой хочется раствориться без остатка. Под колокольный бой Кафедрального собора святого Стефана гости встречают Новый год, открывающийся для них концертом лучших исполнителей Венской оперы. Ну и какой бал без танцев? Если вы не успели освоить вальс или польку, не стоит отчаиваться, ведь впереди длинная новогодняя ночь, и специально для вас в одном из бальных залов зазвучит страстное танго, жгучая сальса, зажигательный рок-н-ролл и классика диско-музыки.

Где бы вы ни встречали эту волшебную ночь, не забудьте загадать самое заветное желание, и оно обязательно сбудется!

С Наступающим!

Начиная с середины октября улицы многих городов по всему миру превращаются в декорации к мистическому фильму ужасов. Дома покрываются паутиной и становятся обиталищем привидений; при входе в магазины и рестораны посетителей «приветствуют» ведьмы в остроконечных шляпах и ходячие мертвецы. Куда ни кинь взгляд, повсюду видишь ухмыляющуюся рожицу вырезанного из тыквы «светильника Джека». Так языческий кельтский праздник Самайн, завезённый некогда на американский континент ирландскими переселенцами, не просто вернулся в Европу в виде маскарадного Хэллоуина, но и пробрался в другие части света. Не скрою, у меня был соблазн узнать что-то новое об этом празднике и поделиться с вами своими находками, но первые же предпринятые в данном направлении шаги увели меня немного в другую сторону и позволили погрузиться в сказочный мир скандинавских верований. Так я узнала про удивительный праздник Ветрнэтр, во время которого скандинавы наслаждаются последними беспечными деньками перед долгой суровой зимой.

Будучи южанкой, я привыкла к тому, что октябрь знаменует наступление «золотой осени» и «бархатного сезона», когда летний зной наконец-то сменяется освежающим прозрачным воздухом, а выгоревшее на солнце белесое небо окрашивается глубоким синим цветом. А вот для жителей северных широт октябрь издавна был месяцем начала зимы и Дикой охоты. С наступлением холодов по ночному скандинавскому небу в поисках людских душ проносятся жуткого вида призрачные охотники в окружении своры разъярённых собак; тролли и злые духи вылазят из своих нор и начинают разгуливать по опустевшим, еле освещаемым тусклым зимним солнцем полям и пастбищам. Но прежде чем природа окончательно погрузится в спячку, благосклонные к людям эльфы утратят до лета своё могущество, а тёмные силы начнут подбираться всё ближе и ближе к человеческим жилищам, викинги и их потомки отмечают так называемые Зимние ночи. Буйный праздник Ветрнэтр, выпадающий на двадцатые числа октября, сопровождается обильными пирами, магическими обрядами, а в давние времена – довольно кровавыми увеселительными мероприятиями. Если сегодня для нас большинство праздников являются лишь поводом устроить застолье, то сотни лет назад они носили весьма символический и философский характер, правда с примесью утилитарного значения, куда без этого. Свято верившие в силу природы скандинавы понимали, что с наступлением холодов они могут рассчитывать только на самих себя и на сделанные за лето запасы; они словно предвосхищали девиз Мичурина: «Мы не можем ждать милостей от природы…». Суровые реалии северного климата приучили их серьёзно относиться к будущей зимовке, результатом чего становились многочисленные политические заварушки, зачастую заканчивавшиеся весьма кроваво. В ходе них свергались бездарные и слабые правители, а к власти прорывались бесстрашные матёрые вожаки, с которыми не страшны были никакие беды, сопутствовавшие холодной снежной зиме. Кстати, в современных скандинавских странах выборы до сих пор проводятся преимущественно в конце осени. Воспринимая зиму как подобие смерти, викинги пировали во время Зимних ночей как в последний раз, наслаждаясь изобилием мяса и хмельных напитков. Благо, еды хватало на всех, ведь из-за скудности зимнего пропитания бóльшая часть скота перекочёвывала из хлевов на пиршественный стол и в погреба. Кстати, чтобы, как говорится в известном анекдоте про тост, «не вставать дважды», во время Зимних ночей справлялись также и свадьбы. Совмещая эти два мероприятия, семьям молодожёнов не нужно было дополнительно тратиться на «банкетный зал» и собирать родичей со всей округи, ведь Ветрнэтр отмечался в узком семейном и клановом кругу, без посторонних. Связано это, опять же, с мыслью о том, что в трудные времена можно рассчитывать лишь на себя, своих близких и покровителей из потустороннего мира. Поэтому зимний праздник, после которого все прятались по своим «норкам», в прямом и переносном смысле замыкаясь во внутреннем семейном мирке, проводился с родичами, причём не только живыми, но и почившими. В Зимние ночи властвующая над природой Смерть открывает двери между миром живых и мертвых, давая им возможность пообщаться. Кто знает, были ли увиденные призраки настоящими или являлись плодом пьяной фантазии захмелевших викингов, но, на всякий случай, скандинавы до сих пор используют оберег, защищающий от зловредных духов и «чужих» мертвецов. В давние времена для этой цели использовалась самая настоящая голова, благо у древних скандинавов этого добра хватало, особенно в преддверии зимы, когда нужно было избавиться не только от лишнего скота, но и от пленников. По мере распространения более гуманных и цивилизованных принципов жизни, настоящие головы и черепа стали заменяться подсвеченными изнутри горшками или репами с вырезанными в них ярко горящими глазницами. В волшебный час Ветрнэтра этот свет очерчивал границу между миром живых и мёртвых. Но дело было не только в форме светильника, но и в силе огня, символизирующего всё живое. Было бы странно, если бы в странах, где световой день порой длится всего несколько часов, а во мраке таится столько опасностей, огонь не приобрёл бы сакральное значение. Столь важные в суровых краях сила и жизненная энергия ассоциировались именно с огненной стихией. На Ветрнэтр повсюду разжигались ритуальные костры и факелы, в свете которых проходили блот (обряд жертвоприношения) с последующим пиршеством и довольно жестокие кровавые турниры, в которых мужчины показывали свою силу и удаль. Приблизительно в то же время, когда Владимир Святославич, он же Красно Солнышко, выбирал кем бы заменить Перуна, у скандинавских правителей также созревал план по замене языческих богов на более модную в Европе религию. Сопротивление простого народа нововведениям было долгим, кровавым и непримиримым, из-за чего христианским иерархам пришлось пойти на хитрость и адаптировать языческие праздники под церковный календарь. Так Ветрнэтр превратился в День всех святых (1 ноября) и День поминовения усопших (2 ноября), а на Дикую охоту, возглавляемую ранее Одином, стали выходить такие одиозные личности как Ирод, Каин и даже сам Люцифер.

Любопытным примером эклектики скандинавских языческих верований и христианства стали средневековые церкви, разбросанные по всей Северной Европе. Особое очарование туманным пейзажам Норвегии придают потемневшие от времени и смолы деревянные ставкирки, которые, не будь там крестов, могли бы сойти за сказочные домики эльфов. Многоярусные крутые скаты крыш покрыты деревянной черепицей, напоминающей чешую дракона. Башенки и галереи с малочисленными щёлками окон придают строению образ миниатюрной средневековой крепости. Порталы и внутреннее убранство украшено изящной деревянной резьбой, не уступающей по красоте и сложности арабской вязи. Среди извивающихся, словно змеи, стеблей стилизованных растений прячутся мифические звери. Точно такие же мотивы служили оберегом и наносились на корпус знаменитых кораблей викингов – драккаров. Здесь же изображены легендарные, почитаемые викингами герои, превращённые христианскими апологетами в святых. Так, победитель драконов Сигурд стал никем иным, как Святым Георгием. На стенах некоторых церквей вырезаны руны, оберегающие строение от напастей или свидетельствующие о том, кому посвящён храм. Глядя на примитивные жилища викингов поражаешься их умению строить столь изящные храмы, не используя ни единого гвоздя и орудуя лишь топором. Невольно начинаешь верить в легенду, описывающую ход строительства самой большой норвежской старкирки, расположенной в местечке Хеддал и датируемой первой половиной XIII века. Говорят, что Рауд, один из пяти фермеров, строивших церковь, заключил договор с незнакомцем, который предложил построить новый храм всего за три дня. В качестве платы загадочный строитель запросил Солнце или Луну, ну а если Рауду эта плата окажется не по карману, то он должен просто угадать имя незнакомца. Взвесив все «за» и «против» Рауд согласился на условия, думая, что невозможно построить церковь за три дня, а даже если чудо случится, то он как-нибудь да угадает имя. Два дня пролетело, церковь была почти окончена и у незадачливого фермера оставался всего один день для того, чтобы угадать имя незнакомца, в противном случае, по уговору, тот вырубит топором сердце из груди Рауда. В отчаянии фермер стал бродить по окрестностям, перебирая в уме все известные ему имена. Взойдя на один из холмов он вдруг услышал, как мать успокаивала хныкающего ребенка словами: «Не плачь, скоро придёт твой отец Финн и принесёт тебе новую игрушку – Солнце, или Луну, или человеческое сердце». Так Рауд узнал имя горного тролля, который не просто построил для Хеддала чудесную церковь, но и вынужден был вернуться к своей семье с пустыми руками.  Если же на стройку не забредал тролль, то средневековые скандинавы вынуждены были опираться на свой кораблестроительный опыт работы с деревом. Так были созданы так называемые «мачтовые» или «каркасные» церкви. Создатель шведской «Икеи» не был новатором, когда придумал продавать разобранную на мелкие детали мебель, которую без труда может собрать даже домохозяйка. За много столетий до него скандинавские строители складывали из отдельных деталей, насчитывающих от нескольких сотен до нескольких тысяч единиц, деревянные ставкирки. Причём строения могли быть разобраны, перенесены на новое место и собраны заново. Строительный материал проходил специальную обработку: предназначенные для строительства деревья лишали ветвей и коры и оставляли сохнуть на несколько лет в земле, чтобы дерево, всё еще живое и имеющее корни, просмолилось естественным образом. Когда дерево было готово, из него делали столбы, именуемые по-норвежски «ставами», из которых строили «кирку», то есть «церковь». На каменное основание укладывалось четыре деревянных бруса, создававших прямоугольную раму. Вдоль неё располагались столбы, иногда достигавшие десяти-двенадцати метров в высоту. Так создавалась каркасная конструкция, которая обшивалась деревянными щитами, служившими стенами строения. На стены укладывали крышу с крутыми скатами, на которых не задерживалось много снега. Для поддержки высокой остроконечной крыши в центре строения устанавливалась высокая колонна, так называемая «мачта». Несмотря на то, что при строительстве использовались довольно прочные сорта древесины, многие ставкирки не выдержали испытания временем. Кстати, виной были не только сырость и пожары, но и легкомысленное отношение к памятникам старины со стороны местных жителей. К счастью, в наши дни коммерческая жилка взяла верх и оставшиеся средневековые ставкирки превратились в привлекающие массы туристов достопримечательности, всё ещё хранящие дух суровых викингов.

На берегах легендарной реки Гуадалкивир (Guadalquivir), по водам которой Христофор Колумб отправился в свое увлекательное и непредсказуемое путешествие, раскинулся мистический город Кордоба (Córdoba). В давние времена путь к нему лежал через горные хребты и ущелья, а сегодня до него можно добраться на скоростном поезде, мчащемся сквозь горы по туннелям. Моей отправной точкой была Малага. Дорога между этими двумя городами занимает около часа, но даже в столь короткий промежуток времени мне посчастливилось стать свидетелем маленького чуда. В свой последний календарный день зима решила преподнести теплолюбивым андалузцам сюрприз. Конечно, многие местные жители ездят покорять заснеженные лыжние трассы Сьерра-Невады, но увидеть снег, лежащий на полях, ветвях оливковых деревьев и пальм, не ожидал никто. К тому же сработал эффект неожиданности. Прежде чем поезд въехал в очередной туннель, глаз пассажиров радовала зеленая, усыпанная желтыми лютиками и одуванчиками трава и цветущие деревья, но при выезде из него мы оказались в зимней сказке. По поезду пронесся гул удивления и восторга, напоминающий тот, который издают дети во время циркового представления. Такое начало путешествия обещало много неожиданностей и сюрпризов. Очередной сюрприз ждал меня сразу на выходе из железнодорожного вокзала, когда я увидела на уличном градуснике одинокую единичку. Видимо, испанские градусники не запрограммированы на минусовую температуру, поэтому единичку не сопровождал ни плюс, ни минус. Ну и погода была соответствующей – то ли дождь, то ли снег, то ли мороз, то ли не совсем…

Определенного плана действий в этот раз у меня не было. Изучив предварительно соответствующую литературу о достопримечательностях Кордобы, я решила отдаться воле случая и интуиции путешественника, которая редко меня подводила. В течение четырех дней я только и делала, что «кружила» по аллеям, проспектам и улочкам старинной Кордобы, то и дело обнаруживая очередной шедевр древнеримской, арабской или ренессансной архитектуры. Словно драгоценные камушки порвавшегося ожерелья, рассыпавшиеся и закатившиеся в самые укромные уголки города, на моем пути попадались маленькие уютные церквушки и величественные дворцы, древнеримские развалины и приносящие прохладу арабские фонтанчики. Попадая на улицы Кордобы нельзя не поддаться их очарованию и мистической ауре, витающей вокруг старинных заброшенных домов, в которых из живых существ обитают лишь голуби. Но эти дома наполнены воспоминаниями и тенями былых времен, когда в Кордобе то мирно, то враждуя, сосуществовали представители трех великих культур – мусульманской, иудейской и христианской. Каждая из них оставила свой неповторимый след на облике города. Знаменитая Мескита, крупнейшая европейская мечеть, превращенная после изгнания мавров в христианский Кафедральный собор, остается главным символом симбиоза культур. Не менее знаменитый еврейский квартал Худерия, раскинувшийся неподалеку от Мескиты, овеян легендами о мистиках-каббалистах. На улочках этого квартала затерялась старинная синагога, построенная и декорированная в андалусском стиле мудехар, и дом-музей Сефард. Музей, расположенный в старинном доме одного из богатых семейств Худерии, скрывает в себе историю иудеев времен Кордобского халифата. Экспозиции рассказывают о быте и обычаях сефардов (так называют иудеев, проживавших в Испании и имевших самобытную, отличную от других еврейских общин культуру). Но есть в нем залы, посвященные мрачным страницам истории Кордобы. Великий и ужасный трибунал Святой инквизиции приложил руку к пролитию крови и слез и принес немало страданий жителям многонациональной Кордобы. А в наши дни, память о деяниях соратников Томаса де Торквемады приносит немало денег владельцу небольшого, но очень впечатляющего музея Инквизиции.  При взгляде на жуткие экспонаты, в очередной раз понимаешь, что грех жаловаться на времена, в которые мы живем, ведь сегодня можно не бояться, что вас ни за что, ни про что могут обвинить в колдовстве или ереси, со всеми вытекающими из этого малоприятными последствиями. Яркой иллюстрацией сегодняшнего вольнодумия и свободы слова стало одно забавное место в глубине старого города. Блуждая по улочкам, я наткнулась на офис Коммунистической партии Андалусии, а аккурат напротив него расположился магазин с церковной утварью, облачением, хоругвями и «афишами» Страстной недели.

 Чтобы развеять мрачные мысли о былых деяниях Святой инквизиции, можно прогуляться вдоль берегов достаточно бурной по испанским меркам реки Гуадалкивир. Когда-то эта водная стихия вращала колеса многочисленных мельниц, построенных еще во времена Римской империи. Остатки одной из них можно видеть и сегодня. Полуразрушенная, покрытая мхом и ставшая приютом для голубей и кошачьего семейства, старинная мельница Альболафия очень живописно смотрится на берегу реки, рядом с римским мостом и стенами королевского Альказара. Кстати, были времена, когда существование этой будущей достопримечательности Кордобы оказалось под угрозой. Шум реки и мельничных колес мешал почивать одной из самых могущественных королев своего времени – Изабелле Кастильской. Но даже эта всесильная дама не смогла соперничать в могуществе с силами природы, поэтому пострадала лишь мельница, подвергшаяся частичному демонтажу.

С наступлением темноты в городе зажигают огни небольшие уютные ресторанчики и тапа-бары, где можно насладиться не только великолепным сладким кордобским вином и знаменитым блюдом из бычьих хвостов, но и принять участие в народной испанской, а точнее цыганской, забаве – ритмичном хлопаньи в ладоши и стучании каблуками под аккомпанемент гитары и заунывного завывания. Но эти хлопанье, стучание и гортанные звуки так будоражат кровь, что хочется и самому стать непосредственным участником завораживающего действа, именуемого фламенко.  В очередной раз убедилась, что фламенко достаточно интимный, камерный вид искусства. Большой зал с многочисленной публикой, а так же повторяемые из вечера в вечер шоу для туристов, не идут ни в какое сравнение с живым, импровизированным пением и танцем в маленьком кабачке, рассчитанном на не более чем десяток посетителей.

Гордостью жителей Кордобы испокон веков считались ювелирные украшения и изделия из кожи. Искусству кожаного тиснения посвящен небольшой музей, в котором так же можно приобрести работы современных мастеров. На миниатюрном городском рынке «Эль Зоко» есть магазинчики и мастерские, где на глазах у изумленной публики ювелиры создают свои произведения искусства. Но меня больше всего впечатлили золотые украшения римской эпохи, выставленные в Археологическом музее. Такой тонкой и по-настоящему ювелирной работы я еще не видела. Конечно, многие задаются вопросом: «как такое можно сделать?…» и, удовлетворяя любопытство посетителей музея, тут же на экране демонстрируется современная реконструкция технологии  изготовления сережек, выставленных на стенде. Несмотря на визуальное сходство, то что получилось у современного мастера, не идет ни в какое сравнение с той тонкой работой, которую демонстрировали античные ювелиры. Вероятно, часть секретов все же остается утерянной.

Мое путешествие быстро подошло к концу, но я знаю, что это не последняя моя поездка в Кордобу – город мастеров, сефаридской мистики и загадочных домов с неупокоенными душами загубленных инквизицией жителей города.

 

«Возле заставы Севильи, есть у моего друга кабачок “Лильяс Пастья”,

Туда я пойду плясать сегидилью и пить манзанилью…»

 

Так напевала Карменсита, соблазняя потерявшего бдительность влюбленного капрала, недавно приехавшего в столичную Севилью из небольшой деревушки. Но не только севильские красотки способны вскружить голову любому мужчине. Сам город обволакивает особой атмосферой, в которой проступают нотки арабской приторности и католической строгости, цыганской развязности и королевской роскоши.

Старушка Севилья (Sevilla), которой стукнуло три тысячи лет, многое повидала на своём веку. Ей довелось иметь статус самой богатой и знатной «дамы» Испании (если не всей Европы), ведь именно Севилья стала главным портом, через который велось сообщение с заокеанскими американскими колониями. Со всех уголков Старого Света купцы свозили свой товар на пристань реки Гвадалквивир, по течению которой тяжелогруженные галеоны отправлялись к берегам Вест-Индии. Американское золото, серебро, драгоценные камни, жемчуг, специи, табак и другие сокровища буквально текли рекой в столицу Андалусии, обогащая не только королевскую казну, но и жителей города. Свидетельства былой славы и роскоши Севильи дошли и до наших дней.

По дороге из Кафедрального собора к площади Испании, путешественникам бросается в глаза солидное здание Севильского университета. Кто бы мог подумать, что когда-то в стенах этого старинного комплекса, уступавшего по размерам только королевскому Эскориалу, витал аромат табака и звучали цыганские напевы. Обеспечив себя монополией на поставку табака, Испания была буквально завалена тюками с ожидающими обработки табачными листьями. Мелкие частные фабрики не справлялись с наплывом этого ценного груза. Так, в XVIII веке на плане южной окраины города Севильи появился проект постройки Королевской табачной фабрики. Относительная скромность и лаконичность здания, увенчанного статуей Славы, объясняется тем, что приглашенными зодчими были голландские военные архитекторы, не сильно разбиравшиеся в строительстве производственных цивильных зданий. Окружив комплекс будущей фабрики рвом и установив кабины для охраны, Диего Бордик и Себастьян ван дер Борхт превратили фабрику в неприступную крепость. Фабрика имела и другие, стандартные по тем временам, признаки оборонительного сооружения: конюшни, тюрьму и церковь, причем здания двух последних выглядят совершенно одинаково, разве что над церковью возвышается миниатюрная колокольня. Хотя фабрике не довелось участвовать в обороне города от войск мятежного генерала Мигеля Гомеса, она послужила надежным «сейфом» для городских сокровищ, которые были предусмотрительно перенесены туда из Кафедрального собора и многочисленных церквей. Денно и нощно по территории фабрики расхаживала вооруженная охрана из корпуса Дракона и, в случае необходимости, ловила воришек сигар и усмиряла пыл разгорячённых работниц. Один из таких ярких эпизодов фабричной жизни вот уже полторы сотни лет разыгрывается на сцене оперных театров по всему миру. Кармен была одной из обитательниц цыганского района Триана, расположенного по другую сторону реки Гвадалквивир. Представьте себе сорокоградусную жару, летающие вокруг пыль и частички сухих табачных листьев, монотонную, рутинную работу по сортировке табака и скручиванию сигар… Мало кто соглашался работать в таких условиях. Но тут, на помощь табачным магнатам пришел королевский закон, принуждающий цыган забыть свои кочевые привычки, обзавестись постоянным жильем и найти работу. Так, трианские цыганки стали работницами Королевской табачной фабрики. Кстати, в те времена еще не была изобретена машинка по формовке сигар, так что каждый экземпляр был сделан от и до вручную. В наши дни за такую сигару любители покурить платят немалые деньги.

Недалеко от бывшей табачной фабрики, на набережной, находятся еще одни декорации, среди которых произошла трагическая сцена смерти Кармен. Знаменитая арена Маэстранса (Plaza de toros de la Real Maestranza de Caballería de Sevilla) бывала свидетелем не только убийства знаменитой хитаны, но и многочисленных побед и поражений тореро в состязании с могучими быками. Произнося слово «коррида», многие сразу представляют себе одинокую фигуру тореро (испанцы не простят вам, если вы назовете их любимцев «тореадорами», на французский «оперный» манер) и кружащего в опасной близости от него, пронзенного бандерильями быка. В то время, когда строилась севильская арена, всё выглядело совершенно по-другому. Оставим тёмное прошлое тавромахии, распространенной с незапамятных времён на территории Средиземноморья, от Португалии до Греции. Но упомянем пару фактов, проливающих свет на истоки неимоверной любви испанцев к этому повышающему адреналин действу. После многовекового господства, берберские правители под натиском испанских королей теряли город за городом. В ходе так называемой реконкисты (отвоевания земель), испанским правителям пришлось столкнуться с тем, что опустошенные города и земли требовали срочного заселения. Так началась внутренняя миграция, предрешившая судьбу не только людей, но и домашних животных. Приходя на новые земли, переселенцы обнаруживали брошенные стада буренок и с радостью прибирали их к рукам. Так, крупный рогатый скот приобрел достаточно важное стратегическое, а вместе с ним и культурное значение в жизни испанцев. Параллельно этому начался процесс формирования воинской элиты – кавалерии, ставшей костяком испанской армии. Только знатным сеньорам было по карману иметь боевого коня и сопутствующее снаряжение и, конечно им не было чуждо тщеславие, которое подвигало их выбирать лучших коней и постоянно совершенствовать навыки верховой езды и боя. Так, после отвоевания у сарацин Севильи в XIII веке, сформировалось рыцарское братство святого Герменегильдо, возникшее на почве любви к верховой езде. Оно же стало костяком новой организации, созданной королевским указом в конце XVII века – Кавалерийского корпуса общества верховой езды Севильи (Cuerpo de Maestranza de Caballeriade Sevilla), чье имя и носит севильская арена для боя быков. Со временем корпусу был пожалован статус королевского, а должность его руководителя стал занимать один из сыновей короля. Но вы спросите, а какая связь между корридой и кавалеристами? Так вот, кроме совершенствования техники верховой езды и разведения особой породы андалузских скакунов, знатные наездники издавна принимали участие в праздничных событиях города, посвященных, например, освобождению от мавританского владычества. Они устраивали захватывающие небезопасные представления на городских площадях, показывая свое мастерство в бою с быками. Тем самым они убивали сразу трех зайцев (или быков): развлекали народ, демонстрировали свой высокий социальный статус и отмечали знаменательное событие своего рода жертвоприношением быка. Так коррида стала неотъемлемой частью городских праздников. Но не спешите осуждать участников боя быков за жестокое обращение с животными. К корриде допускались быки, проявившие строптивый, неукротимый характер на сельскохозяйственных работах. Участь этих быков была предрешена в любом случае. Им суждено было погибнуть от ножа мясника или в смертельной схватке с наездником. Со временем, испанцы научились специально разводить свирепых, не знающих боли и страха благородных быков – торо браво, ценившихся куда больше, чем их соплеменники, предназначенные для работы в поле или для мясной лавки. Для такого важного мероприятия как бой быков больше не подходили наскоро сколоченные из досок прямоугольные арены, сооружавшиеся на площадях Севильи. Так на холме Баратильо началось строительство стационарной арены. Вокруг выстроенной в форме круга прочной деревянной ограды стали воздвигаться каменные пристройки, в которых размещались конюшни, склады, мясные лавки, часовня, помещения для участников корриды и, конечно, места для зрителей. За 120-тилетнюю историю строительства арены она успела обрасти несколькими ярусами, специальными ложами для знати, в которые можно незамеченным попасть из соседнего дома, по специально построенному коридору, миновав главные ворота, открытые для простых людей. Величественное нарядное здание арены Маэстранса вмещает до 14-ти тысяч зрителей. О боевой славе известных тореро можно узнать, посетив музей тавромахии. Конечно, впечатляют огромные бычьи головы, красующиеся на стенах музейных залов. Если кто-то говорит о неравном бою между человеком и быком, в котором участь животного предрешена, то он наверняка не видел размеры торо браво и не представляет, каково это стоять рядом с этой громадиной, вооружившись только короткой шпагой, которая не остановит, а только разозлит быка, если удар не будет нанесен в определенное место. Многочисленные постеры с говорящими за себя именами знаменитых тореро, расшитые золотом яркие шелковые костюмы и парадные плащи, смертоносные бандерильи и шпаги приведут в восторг даже тех, кто не хочет и думать о посещении настоящего боя быков.

Я лишь слегка коснулась богатой истории Севильи, связанной с гордой хитаной Кармен. А есть еще Севилья дон Жуана и Фигаро, о которых я обязательно поведаю в следующий раз.